Эстонский писатель Калле Каспер (родившийся в 1952 году в Таллине) окончил отделение русской филологии Тартуского университета и Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москве.
Автор семи сборников поэзии, около двадцати книг прозы, целого ряда пьес и киносценариев на эстонском и русском языках. В 1996 году его первый роман «Ода утреннему одиночеству» получил премию на конкурсе новых романов. В 2002-2014 годах создал эпопею «Буриданы» в восьми томах, за которую получил премию имени Тамсааре, присуждаемую раз в пять лет за произведения в жанре романа.
......
Калле Каспер связан с Арменией благодаря женитьбе нa армянской русскоязычной писательнице Гоар Маркосян-Каспер (1949-2015), чьи произведения переведены на все главные европейские языки. Написанный на русском языке роман Каспера «Чудо» посвящен памяти Гоар и в 2017 г. был номинирован на премию Русский Букер.
– Уважаемый Калле, судьба вас свела с армянским народом, и нашу беседу я хочу начать с талантливой и незабываемой Гоар Маркосян-Каспер, чьи произведения уже много лет я читаю с удовольствием и благодаря которой в некоторой степени познакомился также с вашим творчеством. Мне не посчастливилось встретиться с Гоар, но по ее литературному стилю очевидно, что была она человеком эрудированным, ироничным, сердобольным, с тонким чувством юмора. От одной из близких ей людей я услышал такое мнение: предложения Гоар «как река... нырнешь туда, и несет, несет, неизвестно, выплывешь или утонешь». Интересно, свои мысли она формулировала и выражала так же – «реками»?
– Прежде всего, дорогой Арцви, разрешите выразить сочувствие в связи с трагедией Арцаха. Разделяя вашу боль, я, тем не менее, уверен, что ваш народ, прошедший через столь тяжкие испытания, справится и с нынешним. Сил вам всем для этого!
Теперь о Гоар. Вы правы, она была не только талантлива, но и чрезвычайно эрудированна. У меня выработалась привычка: в поисках ответа на какой-нибудь вопрос, перед тем как подойти к книжной полке с энциклопедиями, задавать его Гоар, и обычно справочник после этого был уже не нужен. Отец Гоар, оперный певец, бас Карлос Маркосян, был фанатичным библиофилом, он собрал великолепную библиотеку, на которой выросли Гоар и ее сестра Асмик (балетовед Асмик Маркосян – А.Б.). Гоар любила толстые романы – Бальзака, Золя, а еще – фантастику, читала все подряд в этом жанре, да и сама написала фантастическую эпопею «Четвертая Беты». Она прекрасно знала историю, особенно интересовалась Древним миром – это увлечение, в итоге, породило роман «В Микенах, златом обильных» о Древней Греции эпохи Троянской войны, об Агамемноне и Клитемнестре, Кассандре и Оресте...
Когда мы впервые попали в Италию, Гоар мне служила гидом: она по прочитанным ею книгам уже знала, что необходимо посмотреть в первую очередь. В конце жизни она начала писать путеводитель по Италии, правда, закончить его не успела, но я завершил работу, и, надеюсь, скоро эта книга дойдет до читателя.
Но кроме такой «общей», что ли, эрудиции Гоар как врач, кандидат медицинских наук, владела и специфическими знаниями, простому смертному недоступными. Она досконально знала анатомию, знала химию и биологию, и все эти знания, плюс врачебный опыт, весьма помогали ей в литературном творчестве. Она смотрела на жизнь так, как смотрят врачи – трезво. Насчет иронии вы тоже правы – да, это главная литературная интонация Гоар, притом весьма редкая в русской литературе.
Однако в общении Гоар была скромной и сдержанной. По-настоящему возбужденной я ее видел лишь однажды, после того, как мы – редчайший случай – на неделю разлучились: она поехала во Францию, на литературный фестиваль, по окончании которого мы встретились в Париже. И тут ей столько всего надо было рассказать – она оказалась на этом фестивале в центре внимания, – что речь ее действительно бушевала, словно горная река, так что я даже подумал: наверное, она в молодости была значительно импульсивнее, чем сейчас...
– Возможно... Калле, вы из тех редких эстонских писателей, которые продолжают писать, кроме родного языка, также на русском. А ведь русский язык в Прибалтике, и особенно в Эстонии, уже давно не актуален. Как смотрят на вашу русскоязычность коллеги и читатели? У нас, например, к этому явлению часто относятся недоброжелательно. Но я не разделяю мнение, что хорошо было бы, если бы Наринэ Абгарян, писала свои книги не на русском, а на армянском.
– На русский я перешел сравнительно недавно, восемь лет назад, и, что называется, «по уважительной причине»: после смерти Гоар я лишился не только любимой жены, но и переводчика. Что делать? Полностью переходить на русский я сразу не осмелился, но свой следующий роман – «Чудо» – писал параллельно на двух языках. Закончил и снова задумался – где его издать? Эстонская критика весьма злая, мне, в общем, не привыкать, но именно этот роман, памяти Гоар, не хотелось отдавать на растерзание нашим волкам от литературы. И я послал его в питерский журнал «Звезда», в котором печаталась Гоар, да изредка и я. И был очень удивлен, когда роман не только был опубликован, но и награжден ежегодной премией и выдвинут на Русского Букера. После этого успеха я начал писать по-русски регулярно. Как на это смотрят мои эстонские коллеги? Писатели не очень любят других писателей, так что скорее всего злословят – но одновременно и завидуют. Кому ж не хочется иметь такую огромную читательскую аудиторию?!
– Вы как-то сказали, что по мировоззрению вы – космополит, а по темпераменту – диссидент. Остаетесь ли вы таким же и в независимой Эстонии?
– Для писателя, думаю, диссидентство – прямо-таки непременная черта. Зачем писать то, что все и так знают? Надо искать углы, под которыми на мир до тебя никто не смотрел – а это и есть инакомыслие. И космополитизм писателю не вредит, он позволяет не замыкаться на узких проблемах собственной нации, а увидеть мир в его целостности. Другое дело, что мир наш – разнородный, и в нем есть много такого, что мне чуждо. Например, я не могу не возмущаться запретами, которыми иные религии ограничивают художников. С ужасом смотрю на женщин, вынужденных, по религиозным опять-таки требованиям, закрывать лицо – если это не унижение, то что еще? Так что в этом смысле я не космополит, а европеец. Как, кстати, и Гоар. В своем последнем романе «Париж был так прекрасен...» (он издан недавно в Москве в сборнике прозы «Встреча в метро») она описала будущее Европы – будущее трагическое, будущее, в котором мусульмане нападают на Лувр, на Флоренцию...
– В своей повести «Жизнь Трдата» вы говорите: «Для писателя существует только один мир – его внутренний, который он может развить, отшлифовать и сделать видимым». Но разве может существовать этот мир без внешних импульсов?
– У австрийского писателя Роберта Музиля есть роман «Человек без свойств». Вот этот внешний мир, Арцви джан, о котором вы сказали, что без его импульсов мы не можем существовать, он тоже «без свойств». Свойства ему придаем мы, люди, при помощи нашего мозга, нашего сознания, совершающего разные мыслительные операции, главные среди которых (по стариКАнту, если вспомнить «Пенелопу») – сравнение и сопоставление. Вся моя проза основана на этом принципе, я все время сравниваю и сопоставляю, сравниваю и сопоставляю, благо у меня есть, что сравнивать (и сопоставлять) – судьба подарила мне редкую возможность узнать изнутри два общества, две культуры, армянскую и эстонскую. Добавим к этому русскую и итальянскую, с которыми я знаком не так хорошо, но все же знаком, и получается богатейший материал для творчества – пиши, сколько есть сил.
– В 1999 году было отмечено, что в Эстонии каждый день издается десять книг. Завидую! Значит, есть спрос. Так ли это и в 2023 году?
– Относительно 2023-го не знаю, но в 2019-м году у нас было издано 3600 разных книг. То есть, тоже примерно десять в день. Но – уменьшились тиражи. В 2004-м было издано примерно четыре экземпляра на каждого жителя Эстонии, а в 2019-м – 2,5 (бедный разрезанный пополам том, жертва статистики). Надо еще учитывать, что народ все больше читает электронные книги, хотя они, по моему мнению, средство для получения информации, а не эстетического удовольствия.
– В том же 1999 году редактор эстонского литературного журнала Удо Уйбо сказал, что в эстонской литературе доминирует постмодернистская неопределенность. Если вы с ним согласны, то преодолена ли эта неопределенность сегодня?
– На этот вопрос я ответить не в силах, я плохо знаю современную эстонскую литературу. На это есть причины. В течение двенадцати лет, пока я писал «Буриданы», художественную литературу я практически не читал. Эпопея охватывает весь ХХ век, в ней немало исторических персонажей – Ленин, Сталин, Гитлер, Молотов, Риббентроп и т.д., поэтому, чтобы вжиться и в эпоху, и в личную жизнь этих паскудников, приходилось в огромном количестве читать историческую литературу, мемуары и прочее. – на «худлит» времени не оставалось.
Потом, закончив эпопею, я решил первым делом перечитать классику – а ведь ее много, классики-то. Вот я читаю и читаю. Но не просто читаю – делаю заметки, а затем оформляю эти заметки в эссе. Так родились эссе о Шекспире, Пушкине, Золя, Мопассане, Прусте, Бунине, Ремарке, Грине и т.д. И однажы по рекомендации Ольги Аминовой, директора литературного агентства Флобериум, представляющего нас с Гоар в России, я собрал эти эссе и издал отдельной книгой. Она вышла в Москве, в издательстве Руграм, и называется «Кто бы их заставил замолчать...»
– История армяно-эстонских литературных отношений имеет недолгую, но интересную историю. В Тарту учился Хачатур Абовян, так называемые «эстонские песни» сочинили Ваан Терьян и Александр Цатурян, великий армянский писатель Костан Зарьян написал стихотворение «Я вошел в Таллин радостными шагами», а Айн Каалеп, Айра Каал и другие посвятили стихи Армении. Тем не менее, в истории армяноэстонских литературных связей особое место занимает ваш жизненный и творческий союз с Гоар Маркосян-Каспер. Как вы сказали в повести «Жизнь Трдата», на мир вы смотрели глазами русскоязычного армянского писателя, то есть глубоко проникли в суть и психологию армян.
– Каждый народ, как я давно заметил, живет в своем историческом времени. Армяне – народ древний, а мы, эстонцы, вышли на подмостки мироздания совсем недавно, пару веков назад. В этом огромная разница между вами и нами. Как пожилой человек мудрее юноши, так и древний народ мудрее молодого. До сих пор помню первого армянина, мною встреченного. Школьником я увлекался волейболом, игрока из меня не получилось, но получился судья. Как волейбольный судья я ездил на всесоюзные соревнования, и там меня приметил мой старший коллега, армянин. Другие на это странное явление – мальчик-судья – особого внимания не обращали, а он обратил, разговорился со мной, всячески подбадривал. Это типично для армян – они искренне интересуются людьми. Вы – зрячий народ, мы еще – полуслепой. Мы не видим другого человека, а вы видите.
История литературы у нас и у вас тоже разная. Когда Хачатур Абовян приехал учиться в Тартуский университет, за спиной армянской литературы было уже чуть ли не два тысячелетия, а эстонская только-только рождалась. С тех пор прошло меньше двух веков – мизер для истории. Поэтому неудивительно, что достижения армянской литературы до сих пор превышают наши. В начале супружества мы с Гоар переводили на эстонский армянскую поэзию, из классики – Наапета Кучака, из современных поэтов – Ованеса Григоряна. Потом времени стало в обрез, и пришлось от этого удовольствия отказаться. Но интерес к армянской литературе в Эстонии сохраняется и без нас, доказательством служит тот факт, что пару лет назад были изданы «Скорбные песнопения» Нарекаци в переводе Пээтера Волконского.
Что касается «Жизни Трдата», то меня всегда интересовал образ изгоя. Как-то я написал рассказ о русском, женившемся на эстонке и перебравшемся к ней в Эстонию, где на него косо смотрели, затем – повесть об актере, попавшем в сети КГБ и ставшем стукачом. Отсюда, как понимаете, остается лишь один шаг до изгоя – армянского писателя, пишущего на русском. Нигде он не чувствует себя дома – ни в Ереване, где все считают, что армянин обязан писать на армянском, ни в Москве, где он – «лицо кавказской национальности». Такое, экзистенциальное я бы сказал, положение, вызывает сильную реакцию – человек начинает глубже задумываться над мирозданием, приходит к мыслям, для многих «запретным». Именно такие люди, даже если они в чем-то ошибаются, двигают жизнь вперед.
Знаю, что кое-кому из армян этот роман не понравился, ибо, по их мнению, недостаточно «патриотичен». С последним суждением готов поспорить, ибо истинный патриот, по моему представлению, именно тот, кто говорит соотечественникам правду, хотя это для него, как я написал в одном стихотворении, «редко полезно, а иногда даже опасно».
С другой стороны, я, конечно, понимаю, что рискованно писать о другом народе, и приношу свои извинения, ежели кого-то своим сочинением обидел.
– А насколько интересны ваши армянские герои и мотивы эстонскому и русскоязычному читателю?
– Чтение – это узнавание. Мы читаем, и подсознательно все время сравниваем роман со своей жизнью, со своим опытом. Поэтому понятно, что произведение, в котором события происходят на родине читателя, а героями являются соотечественники, априори ему ближе, чем текст о чужой стране. Это, кстати, объясняет парадоксальную судьбу «Пенелопы», которую могли бы достойно оценить ленинградские блокадники, но не «новые русские», для которых мыться под душем – нечто само собой разумеющееся. К моему Трдату в Эстонии и России относились с пониманием, но особенного ажиотажа роман не вызвал ни здесь, ни там. Чужое, не задевает.
Зато задели «Армянки». Каждый народ считает, что именно он живет «так, как надо», и то, что я осмелился привести в качестве положительного примера армянский образ жизни, многих возмутило. Что же, я доволен.
– Я стопроцентно согласен с формулировкой в вашей блестящей повести-очерке «Армянки»: «Если бы мне пришлось в двух словах определить сущность армянки, я бы выбрал выражение «крепкий тыл».
– Спасибо за комплимент. Армянка – это драгоценность, отшлифованная веками. Армянками так просто не становятся – они плод воспитания многих поколений. Конечно, не всем мужчинам нравится, что армянки настолько труднодоступны. Вы упомянули моего Трдата – он как раз ратовал за свободные отношения. И это понятно, ведь в молодости мы, мужчины, жаждем амурных побед – чем больше, тем лучше. Армянам осуществлять такие грезы труднее, чем эстонцам или русским.
И все-таки стабильная семья – основа общества. А в основе стабильной семьи лежит верность жены. Мужчина не может плодотворно трудиться, если он вынужден постоянно думать о том, не изменяет ли ему жена.
Мне было бы интересно посмотреть, что будет с армянками в новых условиях, когда свободные нравы западного общества бросили им сильнейший вызов. Устоит ли «крепкий тыл»?
– По моему личному мнению, западные нравы могут на них повлиять, но только в положительную сторону... Калле, полагаю, что после Гоар вам трудно приезжать в Армению, а было бы интересно узнать ваше мнение о сегодняшнем Ереване, который вы назвали «самым красивым из построенных в двадцатом веке городов». Сегодня и архитектура города, и люди, и многое другое сильно изменились. Молодые армянки столицы весьма охотно общаются с чужаками, чего, как вы верно заметили, не было в советские годы, и больше нет ереванских маршруток, которые Гоар называла «тюремными камерами на колесах»...
– Армения – страна моей любви. Влюбился я в Армению еще в молодости, страшно сказать, больше, чем полвека назад, когда в составе студенческой делегации приехал в Ереван на фестиваль дружбы народов в Политехническом институте. Потом, как это нередко бывает с юношескими влюбленностями, это чувство начало медленно угасать и, возможно угасло бы полностью, оставив лишь легкий, печальный след о чем-то, безвозвратно потерянном, если бы я не встретил Гоар. Тут все вспыхнуло снова. До сих пор вспоминаю с нежностью первые годы нашего брака, когда мы иногда по нескольку месяцев гостили в Ереване, в доме ее родителей. Вспоминаю улицу Комитаса, спускаясь по которой, около бывшего мебельного магазина, видишь на горизонте вдруг появившуюся снежную макушку Масиса, вспоминаю прогулки по городу, встречи с друзьями, поездки на Севан, в Аштарак... И темные вечера без света, при мигающих свечах, и обеды, которые хранились под ворохом одеял, чтобы не остыли. Там прошли лучшие мои дни.
Конечно, Ереван изменился, он утратил тот особый интеллектуальный флер, который имел благодаря многочисленной прослойке ученых и художников. Многие из них уехали, кто в Россию, кто в Европу, кто в Штаты, а новых в таком количестве не появилось, на это требуются время и условия. После смерти Гоар я был в Ереване дважды, и в последний приезд со мной случилось то, чего раньше случиться не могло – я сел в такси, водитель которого не понимал по-русски ни слова...
– Может быть, он был сирийским армянским репатриантом?
– Может быть... Некоторое время назад я начал задумываться над тем, не перебраться ли мне на старости лет в Ереван. Дело не только в том, что я люблю Армению – именно тут живут двое моих самых близких друзей, один, с которым я подружился еще во время первого приезда, в 1971 году, другой, с кем мы учились вместе в Москве, на сценарных курсах – это он познакомил меня с Гоар. Здесь и сестра Гоар, которая теперь мне за сестру, другие родственники... Увы, переезд трудно осуществим, так что, боюсь, останется лишь мечтой...
– А может быть и вовсе не останется. Всегда добро пожаловать в Ереван, где у вас сейчас есть еще один друг. Спасибо за беседу, уважаемый Калле! Надеюсь, благодаря Гоар и вам армяно-эстонские культурные связи продолжат развиваться!
– Спасибо за интерес к нашему с Гоар творчеству, дорогой Арцви! Удачи вам!
Ереван – Таллинн
Октябрь, 2023
Беседовал Арцви Бахчинян